Людвиг Витгенштейн однажды спросил друга: «Скажи, почему говорят, что более естественно думать, что Солнце вращается вокруг Земли, а не Земля вокруг Солнца?». Друг сказал: «Очевидно, потому что кажется, будто Солнце вращается вокруг Земли». Витгенштейн ответил: «А как бы выглядело, если бы казалось, что Земля вращается вокруг Солнца?»
Реальность, выводимая из семантики
Поскольку Биткойн, спустя четыре года, снова начал свой разбег, следует приготовиться к внезапному интересу со стороны плохо осведомлённых масс. Придёт много непредубеждённых новичков – какими когда-то были все мы, – но также всплывёт много представителей старой системы, которые будут настаивать, что того, что мы видим собственными глазами, на самом деле нет, потому что, согласно их теории, это невозможно.
Биткойн не может быть средством сбережения, потому что он не имеет собственной стоимости. Он не может быть единицей учёта, потому что в нём редко оценивают товары и услуги. Он не может быть средством обмена, потому что слишком волатилен. Это три качества денег, а следовательно, Биткойн не может быть деньгами. Но у Биткойна нет никакого другого основания, чтобы его ценить, а следовательно, он не имеет ценности. Что и требовалось доказать.
Я называю этот аргумент «выведением реальности из семантики». Как можно это опровергнуть? В сущности, это утверждение о материальном мире, о том, что произойдёт – или, в данном случае, не произойдёт – в реальной жизни. И всё же, по всей видимости, данное утверждение полагается на смысл слов. Обсуждая долларизацию в Эквадоре – поучительный процесс, как «официальные» деньги заменялись более простыми и лучшими, – Ларри Уайт говорит о тех, кто отрицает такую возможность по определению, что они «смотрят лишь на доску, а не на происходящее за окном». Это любопытный подход к пониманию новых явлений, который я бы в целом не рекомендовал. Реальности всё равно, как вы её описываете.
Но есть также более мягкая, изворотливая, агностическая форма семантической теории, которая признаёт, что что-то происходит: Биткойн не ничто, но он определённо не может быть деньгами, потому что он настолько непохож на стандартное (семантическое) представление о том, какими должны быть деньги и как они должны себя вести, что такое утверждение слишком неудобно, чтобы его принять. Определённо, это некая сеть: он глобальный, цифровой, открытый и программируемый. И он бесспорно вырос в стоимости с момента в прошлом, когда он не стоил вообще ничего. Но отличается ли он от обычного финансового пузыря? Могут ли деньги вести себя, как пузырь? И действительно ли цифровая природа Биткойна такое уж преимущество? Разве интернет не способствует быстрому росту пузыря чего угодно, что является цифровым, открытым и программируемым? Возможно, биткойн является чем-то – например, «технологией блокчейна», на которой он основан? – но очевидно, что он не кажется деньгами.
Витгенштейна это не впечатлило бы. Он, наверно, спросил бы:
«А как бы выглядело, если бы казалось, что глобальные, цифровые, открытые, программируемые деньги монетизируются с абсолютного нуля?»
Давайте и мы зададимся этим вопросом.
Времена меняются
: Unsplash
Семантическая теория пугающе статична. Эта статичность коренится в семантических уловках. Во многих языках есть разные глаголы, означающие «быть» или «являться», в зависимости от того, имеется ли некое качество постоянно или временно, например соответственно ser и estar в испанском. В других, таких как английский или русский, такого различия нет. Я мужчина (являюсь мужчиной), и я голоден (являюсь голодным). Но в каком смысле Биткойн является волатильным? Он волатилен по своей природе или в какой-то момент, в каких-то обстоятельствах, относительно какого-то стандарта? Оказывают ли товары и услуги какое-то фундаментальное сопротивление оценке в биткойнах? Что случится, если попробовать их в них оценить? Будет ли это подобно делению на ноль?
Представьте, если бы все заслуживающие уважения знания о бизнесе основывались на изучении крупных, зарекомендовавших себя компаний, потому что на памяти ныне живущих не было стартапов. Если затем появится стартап, вполне могут сказать: «Это не бизнес, потому что он не приносит прибыль», или «Это не бизнес, потому что у него нет чёткого бизнес-плана». Очевидно, что это будет неразумно. Это не значит, что такие модели и определения будут абсолютно неверными; просто всё не так бинарно. Реальность сложнее, и именно реальность должна нас волновать, а не наши теории о ней, которые, как оказывается, не были по-настоящему проверены…
Настоящая статья – первая из трёх частей. В ней я предлагаю отказаться от самоуверенного знания, что новые деньги не могут появиться, потому что реальность вытекает из нашей семантики. Надеюсь, что, приняв вместо этого неизвестность и неопределённость и сосредоточившись на удовлетворительном поведении и обстоятельствах, мы получим инструменты, которые позволят признать появление биткойна, вместо того чтобы отрицать его как опровержимую теорему.
Яблоки, зебры и знания
: Unsplash
Начнём с мысленного эксперимента. Представьте, что вы можете видеть будущее очень специфичным и экономически актуальным образом: вы знаете, как все будут оценивать любую вещь в любой момент времени. Вы в этом уверены. Будут ли вам нужны деньги? Давайте изучим.
Если вы знаете, как вы будете оценивать разные вещи, то вы знаете, что вы захотите купить в любой момент в будущем, скажем яблоки Алисы. Обычно для этого требуются деньги, потому что Алиса может не ценить то, что у вас есть на обмен, скажем зебр. Но в данном случае вы знаете, как Алиса будет оценивать зебр, потому что вы знаете, как она будет оценивать всё. Если этого достаточно, чтобы купить яблоки, отлично. Если нет, найдите что-то, что она ценит больше, например пиво, и пойдите за ним к Бобу. Если Боб тоже не ценит ваших зебр, ничего страшного, потому что вы можете просто продолжать, пока не замкнёте круг. Поскольку вы знаете все оценки стоимости, вы можете мгновенно понять лучший путь от зебры к яблоку и провести серию обменов, пока не получите желаемое. Если эти оценки со временем колеблются (что вы также знаете), вы можете спланировать сделки так, чтобы получить лучший курс.
Очевидным будет возражение, что все эти лишние сделки – это очень неудобно. Возможно, деньги не необходимы, но они всё же сэкономят время и энергию, потому что вместо того, чтобы перед каждой покупкой вычислять цепочку самых выгодных сделок, можно сразу же обратиться к тому, кто больше всего ценит зебр, получить деньги и пойти к Алисе. Что ещё лучше, можно продать зебр, когда их стоимость будет на пике, и затем подержать деньги до тех пор, пока вы не захотите купить яблоки. То есть деньги всё равно полезны.
Но теперь представьте, что такой сверхспособностью обладают все. Все знают, что в любой момент времени ценят все другие. Нужны ли деньги теперь? Вы идёте к Алисе со своими зебрами, чтобы получить немного яблок. Имеет ли значение, что Алисе не нужны зебры? Не думаю, потому что теперь у Алисы тоже есть сверхспособность. Если ей не нужны зебры, то она знает, что они нужны Квинтину. Если ей нужны булочки Квинтина – идеально. Если же вместо этого ей нужны пироги Питера то, к счастью, Питер также знает, что Квинтину нужны зебры. Если ему нужны булочки Квинтина – замечательно, если нет… Другими словами, больше не нужно выполнять неудобную цепочку наиболее выгодных сделок – главное, что она существует, чтобы каждый мог определить актуальный обменный курс между тем, что у него есть и что он хочет купить. Это знание делает деньги ненужными.
Если мы верим, что какой-то особенно экономически проницательный человек теоретически может знать все будущие цены, то мы будем вынуждены признать, что он также знает все будущие события. Как он может знать, во сколько Алиса будет оценивать те или иные товары в произвольный момент в будущем, если он не знает, какие вообще будут существовать товары?
Это ключ к нашему мысленному эксперименту. Никто не может знать все будущие события, а также прихоти всех незнакомцев. Вообще говоря, мы едва можем знать хоть о каких-либо будущих событиях или прихотях хоть каких-либо незнакомцев. Можно разумно быть уверенными в событиях, близких к нам во времени и обстоятельствах, но чем дальше от того, с чем мы непосредственно знакомы, и/или чем дальше в будущее, тем меньше мы можем знать. Следовательно, мы можем догадаться, что ценят сейчас наши близкие, но не можем знать, что ценят те, кого мы знаем не так хорошо, или что будет ценить кто-либо в будущем. Если бы мы это знали, деньги не были бы нужны. Но так как мы не можем это знать, деньги полезны.
Это показывает, что «двойное совпадение потребностей», которое делает бартер несостоятельным в приличных масштабах, имеет мало общего с «удобством» и является в первую очередь следствием знаний. Мы можем иметь лишь ограниченное представление об оценках других, и это представление тем слабее, чем больше они отдалены от нас в обстоятельствах или во времени. И заметьте, что это включает и нас самих в будущем; мы не можем быть уверены в том, что мы будем ценить в будущем, потому что не знаем, что с нами в будущем случится. Деньги полезны из-за экономической неуверенности – нашей фундаментальной неспособности знать, что думают другие и что изменится в будущем.
Деньги в идеале должны давать своим пользователям чувство уверенности в будущем – своего рода негласное соглашение с остальной экономической сетью как раз потому, что практически ничего невозможно знать наверняка, чтобы о чём-либо договориться заранее. Но если появятся новые деньги, они фактически будут бросать вызов этому соглашению и, следовательно, в начальный период будут сопровождаться неопределённостью. Само их существование будет представлять своего рода несогласие, которое может вызывать замешательство и дезориентацию.
Такую неопределённость можно использовать как аргумент против новых денег и далее рассуждать, что необходимый сетевой эффект не может быть достигнут. Но это будет уклонением от вполне оправданного вопроса, стоит ли принять повышенную неопределённость в краткосрочной перспективе, чтобы получить лучшую уверенность в дальнейшем, если сможет развиться сетевой эффект. Всё будет зависеть от реальных преимуществ. Здесь невозможен теоретический ответ на основе уравнений и определений – особенно таких, которые абсолютно справедливы как раз в условиях нулевой конкуренции, максимальной уверенности и статичности – в некой вселенной, необъяснимым образом лишённой энтропии. Бессмысленно описывать новые деньги как полезное «средство обмена» с самого начала – хотя в долгосрочной перспективе цифровая природа определённо не навредит их шансам в этом отношении…
Появление потенциальных новых денег означает шанс на лучшую уверенность в будущем с признанием повышенной неопределённости в настоящем. Это может казаться в такой же мере опасным и увлекательным нарративом, как и доказуемой гарантией.
Покупательная способность в изменчивом мире
: Unsplash
Но насколько полезны могут быть деньги в удовлетворении спроса на определённость? Есть смысл задуматься, что означает, что деньги более или менее полезны в этом отношении, однако попытки измерить эту полезность могут завести в философский тупик. Поскольку эта полезность понимается как развивающаяся реакция на постоянные и непредсказуемые изменения, следует осторожно подходить к выбору мерила, которое остаётся постоянным в процессе этих изменений. Мы не должны использовать растягиваемую линейку. Стоит поискать немного глубже, чтобы не вернуться к семантической теории и не требовать, чтобы деньги были «средством сбережения», без дополнительного изучения того, что на практике может означать быть средством сбережения.
В качестве отправной точки допустим, что это означает, что потенциальные деньги сохраняют со временем свою покупательную способность, что они не обесцениваются сами по себе подобно ломающимся инструментам или портящейся еде и не теряют стоимость по менее очевидным причинам, например выходя из моды, как одежда, украшения или недвижимость в приходящем в упадок городе.
Мы сразу же сталкиваемся с проблемами: обратите внимание, что «сохранение покупательной способности» чем бы то ни было как раз зависит от изменений, которые, как мы признаём, мы не можем предсказать. Всё зависит от обстоятельств, поведенческих факторов и субъективных оценок других участников рынка. Обесценившийся инструмент может стать более ценным, если ему найдут новое применение или если он окажется в дефиците. Испортившаяся еда может стоить больше в качестве компоста – возможно, возникнет дефицит компоста, – или же обнаружится, что она на самом деле вкуснее после определённого срока. Одежда, украшения или недвижимость могут вернуться в моду и вырасти в цене так же легко, как раньше они утратили популярность.
Есть также ещё одна сложность: мы ведь хотим, чтобы неспособность сохранять покупательную способность отражала то, как деньги ценятся меньше относительно того, что мы можем захотеть купить, а не то, как растёт в цене всё остальное? Другими словами, что деньги становятся менее полезными, а не всё остальное становится более полезным. В последнем случае – например, если из-за войны или стихийного бедствия реальная стоимость всего вырастет – вряд ли будет разумно описывать вероятное результирующее повышение цен как обесценивание денег, а не как рост стоимости производства товаров. Если предположить экстремальный сценарий, бессмысленно ожидать, что способность денег «сберегать стоимость» позволит их владельцу потреблять какой-то товар, который вообще не производится, или количество товара, превышающее то, которое производится.
Но и это ещё не всё: что, если в период, в который мы рассчитываем сохранить покупательную способность, будет изобретён какой-нибудь совершенно новый товар или новая услуга? Увеличится ли покупательная способность наших денег до бесконечности? А если какой-то товар вообще перестанет производиться или продаваться на рынке? Упадёт ли наша покупательная способность до нуля? Как всё это понимать?
Поначалу может казаться естественным, что деньги «сохраняют покупательную способность», если в момент времени t1 за них можно купить такое же количество всех товаров и услуг на рынке, что и в момент t0. Однако при подробном изучении это кажется наивным: в случае нового изобретения ответ о «бесконечности» забавный, но совершенно бесполезный. В случае стихийного бедствия нельзя ожидать возможности купить то же количество товара, потому что нельзя ожидать, что будет производиться такое же количество, что объясняется не отрицательным свойством денег, а тем, что деньги точно отражают отрицательные изменения в экономической сети. Пожалуй, можно отслеживать изменения «корзины» товаров, но как тогда решить, какая будет доля каждой составляющей, и как делать поправку на улучшения качества? Любой выбор будет произвольным и будет лучше отражать реальность одних экономических участников, чем других.
Но даже в более «обычных» или «нормальных» экономических условиях всё не так просто. Представьте, что некий товар – назовём его виджет – с момента t0 до момента t1 совсем не изменился, но ему на смену пришло новое изобретение – назовём его фиджет. Виджеты больше никому не нужны, потому что фиджеты намного лучше, поэтому производители виджетов прекращают их выпускать, а их поставщики перестают производить сквиджеты, с помощью которых изготавливаются виджеты. Так как никто не выпускает сквиджеты, производить виджеты становится очень дорого, и хотя их производится намного меньше, их цена становится намного выше, чем в момент t0, до появления фиджетов.
Если вы по-прежнему хотите покупать виджеты, то вы потеряли желаемую покупательную способность. Если же вы предпочитаете фиджеты, то ваша покупательная способность выросла. Но важно, что оба случая в их корне связывают решения перенаправить реальные редкие ресурсы с производства одного товара на производство другого. Надеяться на ответ, относящийся только к нашему индивидуальному спросу, – это недальновидно, потому что цены диктуются совокупностью всех спросов (а также всех предложений – люди, продающие виджеты и сквиджеты, также в этом заинтересованы!). Если какой-либо спрос или какое-либо предложение изменится – из-за новых открытий, изменения вкусов или издержек или появления альтернативных издержек, – то распределение редких ресурсов в попытке подогнать предложение к спросу почти наверняка также изменится и это посредством своего рода обратной связи в итоге повлияет на изначальные спросы и предложения.
Можно ли это разрешить? И можно ли вразумительно описать, почему это сложно разрешить? Ещё до ответа на этот вопрос стоит отметить, что деньги подвержены тем же силам, – только это кажется намного менее естественным, когда нет полноправной денежной конкуренции, потому что мы используем сами деньги в качестве мерила. Здесь абсолютно применимы полярности семантической теории. Данные деньги претендуют на то, чтобы быть единицей учёта, и хотя мы можем оценить, как они выполняют учёт, мало смысла в том, чтобы спрашивать, хорошо ли они с этим справляются: хорошо относительно чего?
Но если появятся новые деньги, то это произойдёт в определённое время, в определённом месте, в определённой точке экономической сети. Они не появятся везде сразу, а следовательно, бессмысленно описывать их как полезную «единицу учёта» с самого начала – хотя в долгосрочной перспективе глобальная природа определённо не навредит их шансам в этом отношении…
Они будут по-разному полезны разным людям в зависимости от их обстоятельств, их поведения, их убеждений и цены самих этих новых денег. Их вход в сеть спроса и предложения изменит распределение редких ресурсов, что, в свою очередь, повлияет на их собственные спрос и предложение. Надеяться на объяснение их стоимости, относящееся к индивидуальному спросу – это недальновидно.
Появление потенциальных новых денег означает разнообразие взглядов, быстрые изменения, отсутствие консенсуса и непредсказуемые колебания настроений по мере того, как рынок будет постоянно взвешивать относительные достоинства и предполагаемые недостатки обещания будущей определённости.
Время, энергия и игра в треугольник
: Unsplash
Вы когда-нибудь играли в треугольник? Вот, что для этого нужно: соберите большую группу и попросите всех бесцельно передвигаться. Скажите, чтобы каждый выбрал двух других, но никому не сообщал о своём выборе. Затем по сигналу прикажите, чтобы каждый образовал равносторонний треугольник с теми двумя, кого он выбрал, – и наблюдайте хаос, который последует. Даже если в какой-то момент покажется, что активность сети замедлилась, достаточно одного шага, чтобы снова вывести её из-под контроля, потому что на перемещение одного человека могут отреагировать другие, на что отреагируют ещё другие и т. д. Каждое индивидуальное решение имеет последствия, непредсказуемо и неравномерно распространяющиеся по всей сети, причём каждый принимающий решение непосредственно осознаёт лишь динамику в своём небольшом окружении, как и в сети экономического обмена.
Просить индивида оценить сумму экономических отношений на основе лишь его собственного спроса и предложения – это всё равно что попросить участника игры в треугольник объяснить среднюю скорость всех игроков исключительно на основе его собственного следующего шага. Это совершенно невозможно. И здесь речь идёт о небольшой среде, где многое остаётся неизменным; если же миллионы участников начнут периодически менять свой выбор вершин и входить и выходить из игры, причём сама география, где проводится игра, будет меняться у них под ногами, то это будет ближе к реальной экономической активности.
Необходимо задаться вопросом, что участники экономической сети отдают и получают в более глубоком смысле, чем сильно зависящие от обстоятельств и изменчивые цены, с которыми они сталкиваются при покупке и продаже. Какие альтернативные издержки всех их объединяют? Подумайте о том, что вместо того чтобы принимать цену, зависящую буквально от всех спросов и предложений в сети, всегда можно самому изготовить виджет. Если в продаже больше нет виджетов, не обязательно предполагать, что ваша покупательная способность «бесконечно упала», если по-прежнему можно приобрести необходимые ресурсы и знание о том, как их сочетать, всё ещё существует и доступно. Вы по-прежнему можете «приобрести» виджет и подсчитать его стоимость: стоимость исходных ресурсов плюс альтернативные издержки ваших времени и энергии, так как время и энергию, потраченные на изготовление виджета, вы не можете посвятить изготовлению чего-то другого, что позже можно было бы обменять на деньги.
Если же, с другой стороны, виджеты по-прежнему массово производятся, вы, вероятно, обнаружите, что разница между стоимостью исходных ресурсов и доступной рыночной ценой готового виджета не оправдывает альтернативные издержки ваших времени и энергии, необходимых для превращения одного в другое. Поскольку производители виджетов вложили много усилий в минимизацию этих самых альтернативных издержек времени и энергии, чтобы оставаться конкурентоспособными, вы, пожалуй, предпочтёте заплатить эту разницу, чем самому тратить эти время и энергию.
Если подумать, то этот процесс и образ мышления одинаковы для всех, кто превращает один товар или услугу в другие, чтобы затем продать ради прибыли: покупатели считают цену приемлемым эквивалентом их времени и энергии, а (текущий) продавец соответственно рассматривает издержки и считает ожидаемую прибыль лучшим применением своих времени и энергии, которые идут на создание товара. Если мы решим производить собственные виджеты, тот, у кого мы будем покупать сквиджеты, проделает тот же мыслительный процесс и те же расчёты. То же касается и производителей гвиджетов, необходимых для изготовления сквиджетов.
И так далее, вплоть до самого начала цепочки поставок товара или услуги. Если это товар, то это будет добыча сырья, для которой, если вы владеете землёй, требуются только время и энергия; если услуга – только время и энергия; если вам ещё требуются какие-то инструменты – повторите цикл ещё раз. Вся цепочка цен во всех обменах представляет собой серию независимых решений в реальном времени о том, как оценивать свои время и энергию, и предположений о том, как другие оценивают свои.
Если вернуться к попытке создать собственный виджет, несложно представить, сколько времени понадобится, если вы решите не платить вообще за исходные ресурсы, а тратить исключительно собственные время и энергию, чтобы создать всё необходимое от начала и до конца. Разница между тем, как вы оцениваете это огромное количество времени и энергии, и тем, сколько вы реально платите за исходные ресурсы, – это и будет стоимость, создаваемая деньгами, выступающими посредником в намного более специализированной серии обменов.
Вернёмся к нашим начальным условиям. Если цена на виджеты выросла, потому что на сквиджеты и т. д. направляется меньше ресурсов, это на самом деле означает, что многие участники экономики больше не считают, что производство виджетов будет лучшим применением для их времени и энергии. Хотя мы можем назвать причины, почему они так считают, мы не можем сказать, что это объективно верно или нет. Это так же «верно», как и то другое, на что они решили направить свои время и энергию, чтобы заработать. Следовательно, необходимая нам неменяющаяся мера должна относиться не к виджетам, а к совокупным затратам времени и энергии на производство, коллективно оцениваемым по конечным продуктам. Возможно, виджеты важны для вас, но по тому факту, что их производят намного меньше (или не производят вообще), мы можем сказать, что для сети они стали менее важны. Для сети важны время и энергия, но обстоятельства и поведение изменили то, во что время и энергию можно превращать.
Читатели, возможно, заметили, что при упоминании о стихийных бедствиях напрашивался один вопрос. Я сказал, что тогда вырастет «реальная» стоимость. Но что такое «реальная» стоимость? Если мы измеряем стоимость не в деньгах, то в чём? Теперь у нас есть ответ: в человеческих времени и энергии. В случае стихийного бедствия мы предполагаем, что много непосредственных производственных ресурсов будет уничтожено и нам придётся посвятить время и энергию, чтобы их восстановить, если мы надеемся сохранить такую же производительность. В итоге достигнутая производительность будет стоить больше денег, потому что на неё уйдёт больше времени и энергии.
А следовательно, «сохранение покупательной способности» как свойство денег может обоснованно означать лишь следующее: если в момент t0 за некую сумму можно было купить определённую долю всей производительности экономической сети, то в момент t1 за ту же сумму можно купить такую же долю. Независимо от того, что неизбежно изменилось в промежутке, деньги полезны, если они позволяют нам в какой-то момент вложить в сеть время и энергию, зная, что наша доля не разбавится и в любую будущую дату мы сможем получить её обратно.
Семантическая теория оставляет нам необоснованные обещания «сбережения стоимости». Кто определяет эту стоимость? И сбережение относительно чего? Намного более плодотворно понимать деньги как сохраняющие вклад времени и энергии относительно использующей их экономической сети. Новые деньги бессмысленно описывать как полезное «средство сбережения» с самого начала – хотя в долгосрочной перспективе твёрдая природа определённо не навредит их шансам в этом отношении…
Даже если очевидно, что такой вклад сохранится, совсем не очевидно, что произойдёт с самой сетью и, следовательно, насколько ценными будут такие сбережения в более широком контексте. Но чем лучше деньги способны сохранять такой вклад и защищать его от разбавления, тем больше вероятность, что их сеть будет привлекать время и энергию, а следовательно, стоимость. Семантическая теория предполагает, что сеть устоявшихся денег зрелая и всеобъемлющая, и, следовательно, неспособна осмыслить, как нечто новое может «завоевать долю хранящихся времени и энергии». Если всё так сложно и запутанно в реальной жизни, то, конечно, оно будет сложно и запутанно с точки зрения таких статичных и ограниченных определений.
Появление потенциальных новых денег будет означать, что за кажущейся крайней неопределённостью скрывается настолько существенное улучшение обещания о защите от разбавления, что можно убедительно утверждать, что оно перевешивает неудобство неопределённости на начальном этапе.
Деньги, капитал и социальная масштабируемость
: Shutterstock
Обязательно ли мы хотим получить обратно ту же долю времени и энергии в будущем? Что, если определённая доля времени и энергии в будущем будет производить меньше, чем сейчас? Какая нам тогда от этого будет польза?!
Перед тем как завершить эту статью, хотелось бы рассмотреть, пожалуй, самый серьёзный недостаток семантической теории. Экономические изменения, катализатором которых выступают деньги, имеют важные последствия для самих денег. Денежная теория, которая пренебрегает возможностью изменений, оставляет своих сторонников в неведении касаемо самого интересного аспекта собственного предмета изучения. Новые деньги, успешно учитывающие эти возможности, будут в долгосрочной перспективе иметь козырь в рукаве, который может помочь им преодолеть неопределённость, которую они создают для себя в краткосрочной перспективе, – и всё это оставляется семантиками без внимания.
Для начала подумаем о том, как и почему может ухудшиться полезность. Стихийное бедствие, опять же, может служить очевидным примером. По сути, предполагается, что будут уничтожены инструменты. Если у нас был трактор, который пострадал от урагана, нам придётся использовать плуг, так что для такой же производительности понадобится больше времени и энергии. Если мы ограничены во времени и энергии, то придётся принять меньший доход. Обмен наших прошлых времени и энергии на то, что они могут произвести теперь, кажется несправедливой сделкой. Если же плуг тоже был уничтожен, а с ним и мотыга с лопатой, то мы практически возвращаемся к естественному состоянию, где необходимые инструменты должны создаваться из времени и энергии как таковых, без посредников.
Таким образом, если вернуться к этому исходному состоянию, мы видим, что как раз это посвящение времени и энергии на создание инструментов не только увеличивает потенциальную производительность, но также освобождает время и энергию, чтобы продолжить этот процесс, используя эти инструменты, чтобы создать ещё более сложные. Мы можем производить сквиджеты вместо одних лишь виджетов. Если мы освободим достаточно времени и энергии, то сможем направить излишек на гвиджеты. Имея столько продуктивных вариантов, помимо посвящения времени и энергии непосредственно базовым потребностям, мы можем забыть о наших тревогах и трудностях и начать специализироваться на использовании этих всё более сложных инструментов. Где-то в этом процессе усложнения с большой вероятностью появятся деньги, поскольку неопределённость, порождаемая этой сложностью в разных обстоятельствах и в разное время, создаёт ответный спрос на определённость, который удовлетворяют деньги.
Конечно, этот процесс изготовления более сложных инструментов ни в коем случае не ясно очерчен с точки зрения стоимости. Мы рискуем потратить время и энергию на результат, который будет не более производительным, чем наши существующие инструменты, или вообще не будет производительным. Или, возможно, он будет производительным, но не будет больше цениться. Но точно так же мы можем рассматривать время и энергию, предоставляемые прежними инструментами, как «амортизатор», поглощающий такие риски. Это может проявляться буквально или, конечно, посредством денег: мы обмениваем время и энергию, пусть и не напрямую, на деньги, которые мы сберегаем на период экспериментов с разработкой инструментов, чтобы не зависеть от их результатов.
Однако наступит момент, когда навыки индивидов станут настолько специализированными, желанные инструменты – настолько сложными, а присущая их разработке неопределённость – настолько сильной, что мы не сможем полагаться на их изготовление отдельными людьми. Если оценивать реалистично, ни один человек не обладает нужными знаниями, чтобы самостоятельно создать трактор (или даже карандаш), не говоря уже о нужном времени. Но при этом минимальное количество людей с необходимыми навыками может не хотеть рисковать, что их время и энергия, посвящённые изобретению трактора, могут быть потрачены впустую.
Деньги могут спасти положение: те, кто готов брать на себя риск, могут платить за их вклад тем, кто не готов. Это может казаться до банальности прямолинейным, но заметьте, что мы используем деньги существенно новым образом: не потому, что хотим защититься от последствий неопределённости, а потому что хотим их принять. Неопределённость, о которой идёт речь, не будет результатом случайного стечения обстоятельств – она будет совершенно осознанной. Мы хотим привлечь других к экономической активности, исход которой неизвестен, с альтернативными издержками в виде активности, которая кажется намного более определённой. В сущности, мы покупаем неопределённость за определённость.
А если точнее, мы создаём капитал. Капитал – это не только сложные инструменты или деньги, которые используются, чтобы мотивировать их создание, но его можно понимать как степень их текучести. Я считаю, что Эрнандо де Сото лучше всего описал все тонкости этого понятия в своей замечательной работе «Загадка капитала»:
«Капитал – это не накопленные запасы активов, а содержащийся в них потенциал для нового производства. Этот потенциал, конечно, абстрактный. Прежде чем его реализовать, он должен быть обработан и зафиксирован в осязаемой форме». Далее он добавляет: «Капитал, подобно энергии, тоже потенциальная величина. Чтобы претворить его в жизнь, нужно перестать рассматривать наши активы такими, какие они есть, и начать думать о том, чем они могут стать. Для этого требуется зафиксировать экономический потенциал актива в форме, с помощью которой можно инициировать дополнительное производство».
Де Сото фокусируется на социологическом значении права собственности при обеспечении такого процесса. В наших целях мы можем мыслить чуть более абстрактно и рассматривать конечную цель и роль права собственности как обеспечение экономически значимой определённости, которую можно измерить с помощью денег и обменять на неопределённость, из которой мы хотим извлечь выгоду. Деньги предоставляют способ мотивировать принятие риска в виде альтернативных издержек времени и энергии, чтобы исследовать потенциал наших активов в надежде достичь ещё большей продуктивности. И деньги с высокой определённостью, и сложные инструменты с высокой неопределённостью – это капитал постольку, поскольку их можно беспрепятственно обменивать друг на друга.
Образование капитала имеет как минимум три примечательных эффекта. Во-первых, чем больше капитала нам удастся создать – помните, это рискованный процесс, и нет гарантий, что у нас вообще получится его создать, – тем уже будет наша индивидуальная специализация, то есть тем меньше наше понимание спроса и предложения сможет с пользой простираться за пределы наших собственных обстоятельств и в будущее. Во-вторых, чем больше капитала мы лишь пытаемся создать, тем больше неопределённости мы непосредственно приглашаем в сеть. В-третьих, возможность создания капитала в будущем, вместо того чтобы просто откладывать потребление, означает, что неопределённость, которую мы хотим принять посредством денег, не обязательно означает риск, но также благоприятную возможность.
То, что создание капитала более или менее зависит от человеческой изобретательности, означает, что шанс принять участие в создании капитала может появиться в любой момент. Желание быть уверенными, что мы сможем воспользоваться такой возможностью, ещё больше увеличивает полезность денег, что, конечно, ещё больше способствует созданию капитала. По всем трём причинам увеличится фундаментальная экономическая неопределённость. Деньги, создающие условия для появления капитала, становятся, таким образом, тем более полезными, чем больше множится капитал.
Неопределённость порождает деньги, деньги – капитал, а капитал – неопределённость. К счастью, этот цикл действует при условии, что время и энергия становятся всё более ценными. Если деньги полезны постольку, поскольку они позволяют нам предоставить сети свои время и энергию в какой-либо момент, зная, что в любой момент в будущем мы сможем получить обратно такую же долю, то мы должны хотеть получить в будущем такую же долю. Если же деньги по-настоящему полезны, то «стоимость» этих «таких же» времени и энергии будет больше.
Те или иные деньги могут обладать качествами, которые делают их пригодными к более или менее устойчивому формированию капитала. Это предоставляет ещё один, косвенный, способ оценки их полезности: насколько устойчиво умножение капитала, который создаётся на основе этих денег? Если деньги обладают свойствами, которые по той или иной причине способствуют реакции на экономическую неопределённость, сопровождающейся безрассудными или разрушительными для чистой стоимости рисками, то это подрывает полезность любой определённости, которая неявно гарантируется. Это причина считать, что экономическая сеть, которой служат такие деньги, будет со временем приносить меньше.
То, что неопределённость играет такую ключевую причинную роль, показывает, что сеть, создаваемая деньгами, намного сложнее тех, к которым мы привыкли, и что её «сетевой эффект» также имеет намного больше нюансов. Когда вы используете Facebook, Twitter, Telegram, электронную почту и т. д., вы понимаете характер ваших отношений с сетью. Она способствует вашему общению с другими. Помимо этого, вас особо не волнует, как она работает, да это и на самом деле на вас никак не влияет. Но в случае денег механизмы сети не только непосредственно влияют на ваше взаимодействие с ней, но вы также не можете знать, как она работает. Каждый участник сети принимает неопределённость, которую вы не понимаете, поэтому вам и не нужно понимать. Мы возвращаемся к игре в треугольник. То, как она на вас влияет, зависит от того, как ведут себя все остальные, находящиеся в таком же запутанном положении. В статье «Деньги, блокчейны и социальная масштабируемость» Ник Сабо так объясняет упоминающуюся в заголовке концепцию социальной масштабируемости:
«Способность института – отношения или общего предприятия, в котором многократно участвует множество людей и которое имеет обычаи, правила или другие свойства, которые сдерживают или стимулируют поведение участников, – преодолевать недостатки человеческого разума и стимулирующих или сдерживающих аспектов этого института, которые ограничивают то, кто или сколько людей могут успешно в нём участвовать. Социальная масштабируемость касается способов и степени того, как участники могут мыслить об институтах и других участниках и реагировать на них, когда разнообразие и число участников этих институтов или отношений растёт».
Деньги предоставляют участникам сети экономического обмена чёткий и стабильный способ, как мыслить о своих обстоятельствах и реагировать на них, точно так же как образование капитала следует из роста разнообразия и числа участников. Этот рост создаёт фундаментальную неопределённость, которая выходит за пределы когнитивных способностей отдельных людей, так что они не могут непосредственно понять её и отреагировать на неё. Тогда как более простые сети ценны для своих пользователей тем, что делают возможными каналы коммуникации, создание которых в противном случае обходилось бы слишком дорого, деньги делают возможными каналы коммуникации, которые в противном случае были бы непостижимы.
Если бы мы, как в случае социальной сети, знали, с кем мы имеем дело в экономическом обмене, то, пожалуй, мы могли бы основывать такую коммуникацию на более простом средстве доверия, чем деньги. Но поскольку чаще всего мы этого не знаем, специфическая социальная масштабируемость, которую предоставляют деньги, делает возможным то, что Сабо называет «минимизацией доверия», или «снижение уязвимости участников к возможности недобросовестного поведения других участников, сторонних лиц и посредников». Сабо добавляет:
«Большинство институтов, прошедших долгую культурную эволюцию, таких как право (снижающее уязвимость к насилию, кражам и мошенничеству), а также технологии безопасности уменьшают – в целом и в большей степени, чем наоборот – нашу уязвимость к другим людям и, следовательно, необходимость им доверять в сравнении с тем, что было до появления этих институтов и технологий».
Поскольку деньги компенсируют вероятное отсутствие доверия к нашим прямым экономическим контрагентам и в определённой степени – ко всей экономической сети, важно, чтобы мы доверяли самим деньгам. Действенные деньги «уменьшают нашу уязвимость к другим людям и, следовательно, необходимость им доверять».
Появление потенциальных новых денег будет означать, что их сторонники будут фокусироваться на свойствах капитала, которые полностью отсутствуют в семантической теории. В семантической теории деньги не меняются в каком-либо заслуживающем внимания смысле, и поэтому образованию капитала не уделяется надлежащее внимание. В реальном мире действенность денег может стать более или менее надёжной, неопределённость может стать более или менее опасной и образование капитала может стать более или менее здоровым. Возникновение новых денег будет намного более вероятно, если будет казаться, что все эти характеристики существующих денег становятся всё хуже и хуже. Открытость и программируемость определённо не навредят шансам новых денег…
А что, если…
: Unsplash
Как будет выглядеть развитие потенциальных новых денег? Всё будет зависеть от относительных преимуществ существующих и новых денег, но также от того, как будет распространяться восприятие этих преимуществ, восприятие этого восприятия и т. д. Поскольку альтернативные издержки абсолютны, с новыми деньгами нельзя просто играть, как с новой социальной сетью, но в них нужно искренне верить. Следовательно, развитие новых денег какое-то время может зависеть от того, как участники сети мыслят о деньгах вообще…
Сторонник семантической теории сразу же спишет новые деньги со счетов. Если они не выступают средством обмена и единицей учёта, то они не приобретут необходимый сетевой эффект, а значит, не смогут также сберегать стоимость и, соответственно, быть настоящими деньгами. Что и требовалось доказать.
Но более искушённый наблюдатель может меньше интересоваться определениями и больше смотреть на условия конкуренции старых и новых денег в реальной жизни. Он поймёт, что ценность денег основана на экономической неопределённости и что чем больше неопределённость, связанная с их действенностью, тем менее они полезны; что спрос на определённость, который они в свою очередь удовлетворяют, означает, что их стоимость основана, прежде всего, на их воспринимаемой полезности в будущем, а не в настоящем; что они должны поддерживать здоровое и стабильное образование капитала и что их механизм должен надёжно отображать настоящую редкость без разбавления.
Такого наблюдателя может отталкивать отсутствие у новых денег непосредственной полезности и связанная с этим неопределённость. Тем не менее он может признать ценность сущностной надёжности их механизма и то, что их прозрачное и ограниченное разбавление предоставляет полезную будущую определённость, уважающую время и энергию, которые они стремятся сохранить. Он может быть воодушевлён их перспективами здорового образования капитала и ранними признаками того, что такое образование капитала происходит, и может заметить, что восприятие их полезности распространяется, стабильно наращивая размер и силу их сети.
Что касается существующих денег, нашего наблюдателя может беспокоить то, что их механизму, способствующему сильному разбавлению, вообще нельзя доверять, что их действенность вообще очень неопределённа и что, поскольку такое восприятие распространяется, их долгосрочная полезность и размер сети всё больше находятся под серьёзным вопросом. Он может рассуждать, что, подобно эсперанто, их изощрённое устройство может удовлетворять их создателей, однако они хрупкие и стеснённые в реальном мире, тогда как естественные языки и естественные деньги возникают и развиваются, чтобы удовлетворить децентрализованный спрос. Они соответствуют грубой реальности, а не чистой семантике. То, что создатели искусственных денег, похоже, не понимают, насколько важны для денег время, неопределённость, знания и капитал, может заставить нашего наблюдателя ещё больше усомниться в качестве их детища.
Но, независимо от его собственной оценки достоинств, наш наблюдатель не может уйти от того, что ему нужно предвосхитить понимание достоинств другими, их оценку восприятия достоинств остальными и т. д. Успех новых денег будет зависеть как раз от неопределённости, порождающей их потенциальную полезность. Это не просто некая альтернатива в умах экономических участников, но вероятный источник динамической нестабильности. Как и в случае любого товара, мы можем понимать собственные спрос и предложение в отношении новых денег прямо сейчас, но у нас может быть лишь ограниченное восприятие чужих оценок, а также наших собственных в будущем, и это восприятие ослабевает по мере отдаления от нас во времени и обстоятельствах. Когда мы действуем на основе своих оценок, наши решения будут иметь последствия, непредсказуемо распространяющиеся по всей сети, неравномерно во времени. Мы можем знать динамику сети непосредственно в нашем окружении, но не можем практически ничего знать о последствиях наших действий для сети в целом.
Всё это означает, что если действительно появятся потенциальные новые деньги, они будут казаться крайне волатильными, иррациональными и непредсказуемыми. Так будет выглядеть с точки зрения любого отдельно взятого индивида. Но мы снова возвращаемся к игре в треугольник: точка зрения одного индивида ни о чём нам не говорит. Возможно, она говорит нам даже меньше, чем ничего, потому что она может казаться информативной как краткая характеристика динамики всей сети. Может казаться, что волатильность, иррациональность и непредсказуемость новых денег разрушают их полезность. Однако восприятие одного индивида не отражает всей картины. Если индивид действует исходя из своего восприятия, то это влияет на всю сеть волатильным, иррациональным и непредсказуемым образом, что затем посредством обратной связи влияет на будущее восприятие этого же индивида.
Я считаю, что если действительно появятся новые деньги, будет казаться, что они следуют развивающемуся и запутанному нарративу, а не подчиняются фиксированному и чёткому уравнению. Это будет происходить медленно и спорадически. Это не будет гладкий экспоненциальный график новой популярной социальной сети, потому что характер «сетевого эффекта» будет явно намного более сложным. По сути, это будет беспорядочное и постоянно меняющееся распространение непопулярных взглядов на природу самих денег. В краткосрочной перспективе это будет (в буквальном смысле) хаос, но в долгосрочной будет наблюдаться тенденция к подтверждению достоинств, о которых говорили эти непопулярные взгляды.
В следующих частях я оценю существующие деньги и их конкурента, но пока что я заключу, что если действительно будет казаться, что глобальные, цифровые, твёрдые, открытые и программируемые деньги монетизируются с абсолютного нуля, то это, пожалуй, будет выглядеть именно так…
Источник: bitnovosti.com
